«Я никогда не бил первым»
— Слова Николая Рубцова «Мать умерла, отец ушёл на фронт, соседка злая не даёт проходу» написаны словно о вас. Каким оно было, ваше детство?
— Я родился в Грузии, в городе Гори, в 1943 году. Рос без родителей: отца и вовсе не помню, он не вернулся с фронта — встретил другую женщину, такое бывало. Я его не виню: война много судеб переломала. А мама в 1947 году умерла от голода. И остались мы со старшей сестрой одни-одинешеньки. Конечно, о нас позаботились власти — отправили в приют в Тбилиси, а оттуда распределили по детдомам. До сих пор благодарен судьбе, что попал в Коджори — маленький военный городок в горах, в детдом для мальчиков. У нас был самый настоящий интернационал: немцы, французы, прибалты, русские, армяне…
— Откуда же они все там появились?
— Даже и не знаю. Самое пронзительное воспоминание того времени — ожидание. Время от времени в детдом приходили взрослые. Рассматривали нас, понравившемуся мальчику клали руку на плечо — и все понимали: он — счастливец, теперь у него есть мама и папа. Я всегда ждал этих визитов, надеялся, что и ко мне когда-нибудь придут люди, которым я буду нужен, но… так я никому и не понравился. Ну что ж… Жили мы голодно — спасали дикие яблоки-кислицы, которые ели до боли в животах, — но весело: постоянно воевали с ребятами из соседних детдомов, которых в Коджори было целых десять, устраивали битвы «стенка на стенку», с булыжниками, с пращами. А спроси, что не поделили, — вряд ли кто ответит. Правда, я старался первым никого не задирать, разве только сдачи давал. Кстати, с тех пор у меня и наколка на руке — дань повальному мальчишескому увлечению бандитско- воровской романтикой.
— Кто автор?
Эскиз я придумал сам. Было мне тогда лет восемь, однако в детдоме уже слыл художником. Из мальчишек, желающих иметь модную наколку, ко мне очередь выстраивалась, и я придумывал, что изобразить, а воплощал мои эскизы на мальчишеских запястьях, предплечьях, спинах паренёк постраше. Правда, через год поумнел, захотел избавиться от картинок, но поздно…
-А кто вас учил рисовать?
-Сначала никто. Просто однажды я взял учебник «Родная речь» и стал срисовывать репродукцию: рыбачок с удочкой идёт к речке. Мой приятель посмотрел, чем я занимаюсь, и удивился чрезвычайно: «А ты что, рисовать умеешь?» А я ему в ответ не менее удивлённо: «Наверное, да…»
Краски на меду
— Слышала, что однажды на уроке вы срисовали с газетной передовицы портрет Сталина, и чуть за это не поплатились…
-Наверное, получился не портрет, а шарж, хотя я очень старался. Я и не понимал, что за такие дела даже мне, мальчишке, могли «приписать» страшную 58-ю статью. Хорошо, учитель увидел моё художество: «Лёня, рисунок нужно поправить». Забрал листок, а после урока объяснил, что некоторые вещи лучше не делать.
-А потом вы стали серьёзно учиться рисованию?
-Сначала я записался в музыкальный кружок. Учился играть на гитаре, потом стал ходить в духовой оркестр, играл на трубе-баритоне. Но музыкантом я в итоге не стал, потому что в доме пионеров открыли художественный кружок, а я уже не представлял себя без рисования. И, спасибо преподавателям, они это понимали. Дело в том, что после шестого класса нас, детдомовцев, стали распределять по ремесленным училищам — мол, хватит шалберничать, пора
профессию получать. Учились, в основном, на слесарей, токарей. А меня — единственного — направили в Тбилиси, в художественную школу. С собой у меня практически ничего не было, только коробка красок. Их мне подарила завхоз нашей школы — я для неё написал пейзаж. Наверное, угодил, потому что на другой день она вручила мне большую коробку с акварельными
красками на меду. Они даже пахли мёдом. Я не удержался, лизнул — сладко…
— Как получилось, что служба в армии совпала для вас с посещением художественного училища?
— После окончания художественной школы меня направили в Кутаиси на автомобильный завод. Так занимался рекламой, писал портреты передовиков производства, что, кстати, стало для меня хорошей школой. Потом призвали в армию – получил назначение в Баку, в артиллерию. На последнем году службы мне разрешили посещать без отрыва от армии Бакинское художественное
училище. Однако я так его и не закончил: почему-то мне было там неуютно, хотя преподаватели меня хвалили…
В Волжский влюбился со временем
— А как в итоге попали в Волжский?
— После армии работал и в Костроме, и в Ярославле. А в Волжский попал совершенно случайно: на строительство города приехала моя старшая сестра с мужем. Получил я от них письмо: идёт большая стройка, жить интересно, можно получить квадратные метры. Волжский? Где это? Я отыскал на карте Сталинград, рядом с ним поставил точку карандашом. Приехал и ахнул: пыль, зной, песок — куда я попал? Должно было пройти время, прежде чем я понял красоту волжской земли и полюбил её всем сердцем.
— Первый художник, с которым вы познакомились в Волжском, — это?…
— Сергей Тихонович Подчайнов. Удивительный человек, к которому необычайно подходило слово «мэтр», «учитель». Все мы, волжане, говорю без преувеличения, прошли «подчайновскую» школу: кого-то он учил держать в руках кисти, а кого-то видеть красоту окружающего мира. Для нас, художников, общение с мэтром было особенно важным: ведь мы, по сути, учимся друг у друга, подпитываемся идеями, энергетикой. Сергей Тихонович меня многому научил. С его лёгкой руки мои работы и на выставку в Москву попали в 1975 году — целых шесть полотен отобрала комиссия. И — совершенно неожиданно — я стал лауреатом первой степени, даже премию получил.
— За какую же работу?
— За «Портрет рабочего». Для этой картины мне позировали двое рабочих шинного завода, так что получился собирательный портрет. Наверное, потому жюри отметило, что мне «удалось выразить характер человека труда», репродукцию работы даже напечатал журнал «Огонёк», прославив меня в одночасье.
— Друзья, наверное, поздравляли с победой?
— Друзья — да, радовались. А вот с коллегами по цеху отношения стали натянутыми.
— Почему?
-Так я же трудился на шинном заводе — причём не художником-оформителем, а самым обычным рабочим. Я и тогда много рисовал, в перерыв хватал карандаши, краски, писал шаржи товарищей по цеху, они расхватывали их, как горячие пирожки. А после конкурса ребята почему-то решили, что я обязательно зазнаюсь. Но постепенно отношения наладились.
Жизнь снова улыбается
— Вы называете свои портреты натурно-ассоциативными. Почему?
— Потому что мне интересен не только человек, но и всё, что его окружает. Важен круг занятий, увлечений, мельчайшие детали… Да я тут ничего нового не выдумал, практически все русские живописцы, со времён Екатерины II, писали «портреты с атрибутикой»: военных — с оружием, императора — со скипетром и державой, на фоне карты или глобуса. Впрочем, у меня и пейзажи, и натюрморты тоже ассоциативны, символичны.
— Вся ваша жизнь связана с живописью. Неужели ни разу за все эти годы не было разочарований, желания сменить профессию?
— Даже никогда об этом не помышлял. Хотя разочарования были, конечно, куда без этого. Но я неисправимый оптимист, так что с утра пораньше здороваюсь с солнышком, встаю к мольберту, работаю – и жизнь мне снова улыбается.
