Обычай украшать деревья (необязательно ели) возник более двух тысяч лет назад. Люди в те времена верили, что в ветвях деревьев обитают различные духи, — как добрые, так и злые, — поэтому, чтобы поладить с ними, на ветках развешивались обильные дары. Чаще всего это были яблоки, сливы, груши.
Спустя века на еловых лапах, кроме традиционных яблок появились орехи, сладости, шары. О новогодних традициях «Волжской правде» рассказала старший научный сотрудник Волжского историко-краеведческого музея Екатерина Лоскутова.
Мода украшать ели на Рождество пришла в Россию из Германии. В начале XIX века на Дрезденской рождественской ярмарке продавалось очень много ёлок, которые охотно раскупались. В нашей стране обычай отмечать Новый год в ночь с 31 декабря на 1 января ввёл Петр Первый. Он же и повелел, чтобы ель стала главным новогодним деревом. Правда, это нововведение простой люд воспринял далеко не сразу. Ель издавна у славян отождествлялась с печалью, и скорбью, — «деревом мёртвых», а не с весельем.
По-настоящему обычай наряжать ёлку и делать это к Рождеству, 25 декабря, пришёл в Россию при Николае Первом. Его супруга Мария Фёдоровна, урождённая прусская принцесса, немка по происхождению, перенесла в Россию обычай украшать жилище ёлочкой с горящими свечами и раскладывать под деревом или прямо на ветвях подарки.
— C 1918 по 1935 год Новый год в нашей стране не считался официальным праздником, — рассказывает Екатерина Лоскутова. — В семьях, где по традиции отмечали Новый год и Рождество, старались это не афишировать. Причиной стал запрет властей на празднование Рождества, а заодно, и Нового года, которые считались религиозными праздниками. Тем более, что в царской России это были одни из самых любимых праздников. А для советской власти всё, что связано с царским режимом, должно было быть ликвидировано.
Купить ёлку стало невозможно, а привезти из лесу – опасно. Новый год превратился в простой рабочий день недели. Спать ложились как обычно, так как утром надо было идти на работу. Но люди всё равно старались отметить любимый праздник.
Сейчас трудно себе это представить, но призыв отказаться от празднования Нового года был связан с тем, что таким образом взрослые якобы воспитывали в детях религиозный дурман и «хищников народного хозяйства». В одной из пропагандистских статей, запрещавших этот праздник, так и говорилось, что лес – опора хозяйства СССР и ель должна применяться в строительной, топливной, мебельной, бумажной промышленности, а не использоваться для старых религиозных пережитков.
Кроме того, Новый год, по мнению его противников, мог повлиять на неокрепшую детскую психику и вызвать у ребёнка жадность, зависть к детям, получившим лучшие подарки. Взрослым рекомендовалось заменить «побрякушки и другие ёлочные украшения коньками, лыжами, хорошей книжкой». Говорилось, что «варварский» обычай устраивать ёлки, был занесён в нашу страну немецкой буржуазией.
— Но однажды, 28 декабря 1935 года, в главной советской газете «Правда» была опубликована статья «Давайте организуем к Новому году детям хорошую ёлку!», которую написал один из известных государственных деятелей Павел Петрович Постышев, — комментирует Екатерина Лоскутова. — В ней автор задался вопросом: почему школы, детские дома, ясли, дворцы пионеров лишают советских детей удовольствия праздновать Новый год? Дети рабочих были лишены этого и в царское время, им приходилось только, стоя у окон, завидовать веселящимся у наряженных ёлок отпрыскам богатеев. И теперь, в советское время, ребят снова оставили без этого прекрасного развлечения какие-то «левые» загибщики», усмотрев в новогоднем празднике буржуазную затею. По мнению Постышева, повсюду должна быть детская ёлка. Советские дети достойны весёлой встречи Нового года.
Таким образом, в декабре 1935 года празднование Нового года было официально разрешено. C этого времени стали производиться и появляться на прилавках и в домах горожан елочные игрушки: сначала очень простые — из ваты, ткани, картона, бумаги, затем все более яркие и нарядные, напоминающие дореволюционные.
Статья подготовлена по материалам научных исследований старшего научного сотрудника Волжского историко-краеведческого музея Екатерины Лоскутовой.
