Детские глаза воспринимают увиденное иначе. Не так, как взрослые. Именно поэтому даже в самое страшное время они могут разглядеть радость и подарить её. Несколько дней назад в редакцию попали две необычные Грамоты, датированные 1942-м и 1943-м годами и выписанные одной и той же девочке, Блюмкиной Саше, за победу в смотре художественной самодеятельности. В первом случае – в возрасте пяти с половиной лет, во втором – шести. Как оказалось, в то непростое время удивительная малышка обожала Константина Симонова и читала его стихи в госпиталях.
«Дядя погиб, а тётю расстреляли вместе с дедом и бабушкой…»
В этом году Александре Ильиничне Коваль исполняется 88 лет. И она так же проникновенно читает Симонова, как и раньше. Лишь иногда забывая строки…
Её квартира напоминает избу-читальню, снизу доверху заставленную книгами. Небольшой телевизор, много комнатных растений, запах только что пожаренных котлет и 52 фотоальбома с чёрно-белой памятью…
Она живёт одна: муж умер давно, сына не стало в 2022-м. Но её карие глаза по-прежнему блестят, и она охотно рассказывает про ту самую Сашеньку Блюмкину и её военное детство.
— Я родом из Днепропетровска, — улыбается Александра Ильинична. — Мама была украинкой, папа – смесь еврея и русского. И, поскольку бабушка была очень консервативной иудейкой, она заставила отца взять фамилию Блюмкин и превратиться из Ивана Аркадьевича в Израиля Ароновича. И он ради любви к ней принял иудейскую веру. Нас у мамы было двое: я и колобок. Это мой младший брат Вовка. Мама думала – климакс, но оказалась беременной…
Она рассказывает живо и с азартом, отвечая на вопросы без размышлений.
— Потом мы усыновили племянника, — продолжает наша собеседница. — Брат отца, дядя Лёня, погиб в 41-м, а его жена заразилась эхинококком и умерла. Витю хотели оформлять в саратовский детдом, но мама его забрала. Потом мы взяли к себе дочь маминой старшей сестры тёти Марфы. В 43-м дед был подпольщиком, а Марфа — связной. Их сдала парикмахерша, обслуживающая в оккупированном Днепропетровске немцев. Уж очень ей нравился Марфин муж – командир партизанского отряда дядя Костя… Марфу расстреляли вместе с дедом. Прямо во дворе. На глазах у бабушки. А потом и бабушку расстреляли… Осталась только Марфина дочь Наталья. Талка. Которую мы тоже взяли себе. В Кушву.
Она рассказывала об этом, как о сюжете военного фильма. Бегло… Детская память подчас блокирует страшные воспоминания, превращая их в «сериал».
— А в Кушве мы оказались, потому что туда эвакуировали Днепропетровский металлургический завод, где работал папа, — вспоминает Александра Ильинична. — Он был начальником эвакуации завода. Тогда предприятие перевезли в Кушву, а позднее, когда обустроили место, в Челябинск. Так и получился Челябинский металлургический. Папа работал прокатчиком, а мама – в лаборатории. Она частенько брала меня маленькую на работу и показывала, как выглядит анализ ванадия, магния, кремния…
В 41-м Саше было четыре. Урал тогда кишел госпиталями. Кушва не стала исключением.
— Мама забирала меня из садика и сразу тащила в госпиталь, – рассказывает женщина. — Кушва вся была в лазаретах. И везли туда почему-то самых тяжёлых. Я пела военные песни, но больше читала. Стихи. Чаще Константина Симонова. Я читала его стихи с самого детства и учила вместе с мамой наизусть. Она очень любила Симонова. И я. Особенно поэму «Сын артиллериста». Я читала её раненым по частям, а они мне всегда говорили: «Ты только завтра обязательно дорасскажи!» И я дорассказывала.
Мама приводила малышку в госпиталь, где её забирала старшая медсестра и отводила к раненым.
— Тогда с самыми тяжёлыми рядом сидели медсёстры, — рассказывает Александра Ильинична. – С теми, кто не видит, не слышит или после ампутации. Иной раз таких тяжёлых привозили, что я удивлялась, как они вообще могут жить… Я выступала во всех госпиталях, но больше всего меня ждали в том, тяжёлом, что разместился в школе. Маме даже весточку присылали: «Ждём Сашеньку!», и мама меня вела. Самой большой палатой там был спортзал, где раненых размещали прямо на полу, на матрасах, мешках, раскладушках…. А я была очень маленькая, поэтому меня всегда ставили на табуретку и слушали:
«— Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик:
на свете два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
— Такая уж поговорка
У майора была».
«Я вытирала слёзы каждому…»
Удивительно, но малышке совсем не было страшно. Изувеченные войной солдаты не вызывали ужаса. Скорее, желание поддержать, порадовать…
— Каждый из раненых хотел подержать меня за ручку и поцеловать в щёчку, — искренне улыбается наша собеседница. — Только дочитаю, они начинают просить: «Подойди, доченька!» Подойду, а они рассказывают: «У меня на Урале такая!» или «А у меня в Казахстане…» Часто просили: «Поцелуй меня, детонька, в лобик…» И всегда старались отдать самое вкусное из того, что им приносили. Яблочко, кусок сахара или конфетку… Каждый старался что-то дать, и каждый хотел, чтобы я к нему подошла. И я всегда подходила, не боялась. Мне казалось, будто они все мне родные!
Одна из грамот 1942 года была нарисована вручную именно ребятами из госпиталя. А потом подписана заводчанами и вручена Сашеньке.
Вторую уже отпечатали на заводе и вручили малышке в 1943-м во Дворце культуры металлургического завода. Как самому юному артисту…
— Я чувствовала, что я им помогаю, — с жаром продолжает Александра Ильинична. — Они как будто бы оживали на глазах! Даже те, кто потерял зрение, чувствовали то, о чём я рассказываю. Они словно видели меня. А те, кого оглушило контузией, подзывали меня и просили прошептать всё на ушко. И я нашёптывала, что меня зовут Саша, что мне пять лет, и что я читала поэму Симонова… Уж не знаю, слышали они меня или нет, но я шептала… про сына артиллериста…
«Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Лёнька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Лёньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Всё те же глаза мальчишки,
Но только… совсем седой…».
— Они часто называли меня ангелом и всегда плакали, — опускает глаза Александра Коваль. — Слёзы были даже у тех, чьи глаза были перевязаны. Такими чёрными повязками. Они текли прямо из-под повязок. А у меня был всегда с собой платочек, который давала мама, наверное, понимая всё. И я подходила к каждому. И каждому вытирала слёзы… А они говорили: «Ты – ангел, к нам прилетевший!» и обнимали… И мне так нравилось быть этим ангелом…
Весть о Победе Саша услышала по радио и с трудом дождалась родителей, чтобы им об этом сообщить.
— У нас радио не выключалось, — улыбается Александра Ильинична. — Мы слушали его каждую минуту. И мне нравилось докладывать об этом всем. В тот день папа с мамой пришли с работы попозже, и я сразу же закричала: «Победа!» Мама побежала за фотографом, живущим по соседству, чтобы увековечить этот день. Один семейный снимок сделать, конечно, удалось, но потом прибежали соседи… И следующая фотография была уже коллективная…
Читайте «Волжскую правду», где вам удобно: Новости, Одноклассники, ВКонтакте, Telegram, Дзен. Есть тема для новости? Присылайте информацию на почту vlzpravda@mail.ru
